Елена ШАРКОВА

22 июня 1853 года Жорж-Эжен Осман стал префектом Сены. С этого дня Париж был обречён.

В то время Париж называли мастерской гниения и ужасным местом без света и воздуха. Перенаселённые кварталы с грязными узкими улочками, эпидемии, высокая детская смертность. Наполеон III решил радикально изменить город по примеру Лондона, перестроенного после пожара. Османа назначили префектом Сены именно для этого – император велел ему «проветрить, уницифировать и украсить» столицу.

Так началась османизация Парижа. К туркам этот процесс не имел никакого отношения, как и сама фамилия префекта – он происходил из немецкой семьи Хаусманов, во Франции ставших Османами.

Жорж-Эжен Осман был рождён для такой работы. Амбициозный, властный, непреклонный. Сейчас его сравнили бы с бульдозером или танком. Он взялся за дело с бешеной энергией и трудился над французской столицей семнадцать лет – все эти годы город представлял из себя огромную строительную площадку. Осман буквально снёс весь старый Париж и на его месте построил новый.

Город увеличился вдвое – к нему присоединили одиннадцать пригородных коммун. Появились большие площади, очень широкие бульвары, новые улицы, театры, церкви, вокзалы, больницы, рынки, жилые дома, множество садов и парков. Всё кривое спрямилось, узкое – расширилось, мрачное – зазеленело, маленькое – стало просторным. Обновили канализацию, возвели систему акведуков для улучшения водоснабжения, обеспечили большинство домов и улиц газовыми фонарями. Эпидемии прекратились, качество жизни улучшилось. Османовский проект реконструкции Парижа вдохновил архитекторов и проектировщиков по всему миру.

Были ли парижане благодарны своему префекту?

Они его ненавидели.

За что? За всё. У кого-то снесли дом, а компенсации не хватило на достойную замену. Кому-то надоела непрекращающаяся стройка вокруг. Кто-то выступал против бездумного разрушения исторического центра города. Кого-то возмущала безвкусная унификация архитектуры, «торжествующая пошлость», как писал французский политик Жюль Ферри.

Парижа больше нет, он уничтожен – говорили современники. В этом и было главное объяснение ненависти к Осману. Исчезли очарование, живописность, атмосфера. «Где старый мой Париж!» – восклицал в стихотворении «Лебедь» Шарль Бодлер, и под его горестным вскриком могли бы подписаться все горожане.

Петербуржец хорошо понимает эту боль.

Через семнадцать лет реконструкция всё ещё продолжалась, но на фоне яростной критики Наполеону III пришлось уволить Османа. Он жил долго и счастливо, написал мемуары, в которых иронизировал над капризными парижанами и объяснял, почему был прав.

Прав ли он? Что важнее – модернизация или нетронутая прелесть старинных кварталов? Возможно ли было в то время не выбирать, а как-то совместить?

Прошло сто пятьдесят лет, каштаны цветут, Сена течёт, и все знают: Париж – это праздник, который всегда с тобой. Хемингуэй сказал так уже об османовском Париже, другого он не мог видеть, сравнивать было не с чем. Наверное, душа города всё-таки осталась живой, несмотря ни на что.

Чтобы оставить комментарий, пройдите авторизацию